Женщины в плену у немцев. Как издевались нацисты над пленными советскими женщинами
Не очень афишируется, что пока во французском сопротивлении с фашистами сражалось около 25 тысяч человек, в армии вермахта служило более 100 тысяч французов. Но самыми "страшными врагами" Франции стали француженки, которые “водились” с немцами. Когда немцы отступали, здоровые мужики и молодые парни демонстрировали свой патриотизм, преследуя предательниц. Их обривали наголо, водили обнаженными по улицам на потеху толпе, обливали помоями; их детям, прижитым от немцев, тоже осталось клеймо на всю жизнь…
Сейчас, согласно опросам, значительное большинство французов убеждены, что их страна куда больше постаралась ради победы над фашизмом, чем Россия, которая вообще «неизвестно на чьей стороне и воевала».
Почва для такой дикой исторической аберрации была создана не в последнюю очередь «охотой на ведьм» в те первые послевоенные месяцы. То было время всенародного ликования и не менее гнусного всеобщего сведения счетов с самыми слабыми.
На импровизированных лобных местах женщинам брили шевелюру и рисовали на оголенной коже фашистскую свастику. Их, обнаженных или полуобнаженных, выставляли на всеобщее обозрение, под проклятия, плевки, пощечины, грязные шутки. Многие тогда не перенесли унижения и кончали жизнь самоубийством. Под аплодисменты и гиканье толпы.
У многих французов отлегло от сердца, когда по улицам городов и сел под общее улюлюканье и под конвоем из добровольцев - среди них было немало тех, кто служил и Петену - повели наголо стриженных женщин. Если мужчины не могут защитить своих женщин, самое малое, что они могут сделать, - не уничтожать их попреками.
Национальное унижение французы стали смывать методом, напоминающим «дедовщину» в армии. Тебя унизили - ты выбрал кого послабее и унижаешь его. Еще более жестоко. Тогда тебе полегчает.
После войны некоторых префектов наказали за излишнее рвение. Но далеко не всех. Генсек бордоской префектуры Морис Папон, эшелонами отправлявший евреев в немецкие концлагеря, после войны продолжал успешно взбираться по бюрократической лестнице и дослужился до парижской префектуры (и в порыве патриотического долга в буквальном смысле топил алжирцев в Сене), а затем и до министра бюджета при Валери Жискар д"Эстене.
Лишь пару лет назад до Папона добралось правосудие, да и то как-то робко. После войны таких, как Папон, зачисляли чуть ли не в «золотой фонд» отечественного чиновничества, способного четко выполнять свои аппаратные функции. И не виноваты они, что в их задачу входила отправка человеческого материала в газовые камеры Освенцима и печи Дахау. Зато решалась эта задача эффективно и споро.
По формированию железнодорожных составов или графику движения поездов претензии есть? Нет? Так в чем дело? Папоны - прекрасные организаторы, ими гордиться надо! Вот и носил Папон с гордостью Орден Почетного легиона и десятки других наград.
Действительно, к чему связываться с префектами? Тем более что потом почти каждого могут спросить: а сам-то ты зачем так рьяно выполнял эти префектурные распоряжения?
Парикмахерский спецназ Ля Резистанс в деле
А как относиться к тому, что член ФКП с полувековым стажем, бывший глава группки партизан под Безансоном, а потом неизменный мэр своей деревушки обвинил в клевете тех, кто напомнил ему, как в 1944 он арестовал, насиловал и истязал трех девушек «за связь с фашистами».
Как реагировать французам, когда в популярной телепередаче участвует немецкая писательница Габриэла Витткоп, «в прошлой жизни», как выясняется, звавшаяся Габриель Менардо, которую осудили и обрили по ложному обвинению в том, что она спала с немецким солдатом. На поверку оказалось - солдат был прогрессивный дезертир-антифашист, к тому же... гомосексуалист, как, впрочем, и она сама.
Или Эмиль Луи. Тот самый, кто замешан в убийстве группы беспомощных пациенток психиатрической больницы. На одном из допросов он рассказал, как трех его сестер партизаны увели и обрили на главной площади города. Но кто обратил внимание на его детское воспоминание? Тогда он поклялся отомстить. И отомстил. Не партизанам - всему обществу.
Совесть Франции по-прежнему ранена. Время не вылечило ее. Может, не все французы знают об этом, не все отдают себе в этом отчет. Травматическая, постыдная аура остается. Только французы, похоже, не знают, что с этим делать. Не знают, например, что нельзя отмахнуться от судьбы той женщины, что сорок лет после публичной экзекуции жила в полузаточении в Сен-Флуре под не то охраной, не то защитой членов семьи. Одиночество, молчание. Она была словно вычеркнута из списков живых.
Виржили в своей книге насчитал таких «вражин народа» около 20 тысяч. В общем потоке смешались доносчицы, проститутки, богемные женщины, наивные влюбленные и просто жертвы ревности или оговоров.
На самом деле их было - и автор исследования это признает - куда больше. Просто большинство «стриженых» хранило обет молчания, не вспоминая о черной странице своей биографии. Да и тогдашним самодеятельным парикмахерам-энтузиастам не к лицу теперь вспоминать о своих «подвигах», которые вряд ли сделают им честь.
Книга Фабриса Виржили «Стриженые женщины после Освобождения» не стала бестселлером. Она прошла мимо рафинированной критики и публики, желающей забыть короткий, но страшный период Средневековья, постигший Францию сразу после Второй мировой. Когда, очнувшись от фашистской оккупации и всеобщего коллаборационизма, страна стала искать виновных своего позора.
Подобные вещи имели место и в Норвегии.
Во время войны под эгидой SS осуществлялась программа под названием «Родники жизни» по улучшению генофонда германской нации. Беременные или уже родившие детей норвежки (имевшие интрижки с немецкими солдатами) могли родить детей в клиниках, в которых рожали жены немецких офицеров, и жить вдали от упреков родственников и косых взглядов знакомых.
Предварительно женщины и дети проходили медицинский осмотр, после чего снимались их антропометрические показатели, на основании чего делались выводы, представляют ли они интерес в рамках данной программы.
После окончания войны им пришлось несладко… Некоторых матерей лишили родительских прав, многих детей необоснованно признавали умственно отсталыми. Уже много позже те, кто прошел через этот кошмар, судились с норвежским правительством, но проиграли… И это на родине нобелевской премии мира...
Михаил Калмыков, Свободная пресса
Антонина Гинзбург во время ареста, 1979 год. Источник: ru.wikipedia.org
Около 12% населения оккупированных территорий в той или иной мере сотрудничали с немецко-фашистскими захватчиками.
Педантичные немцы нашли работу для всех желающих. Мужчины могли служить в полицейских отрядах, а женщины шли посудомойками и уборщицами в солдатские и офицерские столовые. Впрочем, честным трудом зарабатывали далеко не все.
Горизонтальное предательство
К «половому» вопросу на оккупированных территориях немцы подошли со свойственной им пунктуальностью и расчетом. В крупных городах были созданы публичные дома, сами фашисты называли их «бордель-хаусами». В таких заведениях трудилось от 20 до 30 женщин, а за порядком следили солдаты тыловой службы и военная полиция. Никаких налогов или податей немецким «смотрящим» сотрудницы домов терпимости не платили, все заработанное девушки уносили домой.
В городах и деревнях при солдатских столовых организовывались комнаты для свиданий, в которых, как правило, «работали» женщины, трудившиеся тут же посудомойками и уборщицами.
Но, по наблюдениям тыловых служб вермахта, созданные публичные дома и комнаты для свиданий не справлялись с объемом работ. Напряжение в солдатской среде росло, вспыхивали ссоры, которые заканчивались смертью или ранением одного солдата и дисбатом для другого. Проблема была решена возрождением на оккупированных территориях свободной проституции.
Чтобы стать жрицей любви, женщина должна была зарегистрироваться в комендатуре, пройти медицинское освидетельствование и сообщить адрес квартиры, где она будет принимать немецких солдат. Медицинские обследования были регулярными, а заражение оккупантов венерической болезнью каралось смертной казнью. В свою очередь, немецкие солдаты имели четкое предписание: при сексуальных контактах в обязательном порядке использовать презервативы. Заражение вензаболеванием было весьма серьезным преступлением, за которое солдата или офицера разжаловали и отправляли в дисбат, что почти приравнивалось к смертному приговору.
Денег за интимные услуги славянские женщины на оккупированных территориях не брали, предпочитая натуральную оплату - консервы, буханку хлеба или шоколад. Дело было не в моральном аспекте и полном отсутствии меркантильности у сотрудниц домов терпимости, а в том, что деньги в период военных действий особой ценности не имели и кусок мыла обладал гораздо большей покупательской способностью, чем советский рубль или оккупационные рейхсмарки.
Наказали презреньем
Женщины, которые работали в немецких домах терпимости или сожительствовали с немецкими солдатами и офицерами, открыто порицались соотечественниками. После освобождения территорий сотрудницы военных борделей часто бывали биты, их стригли наголо и при любом удобном случае поливали презрением.
Кстати, местные жители освобожденных территорий очень часто писали доносы на таких женщин. Но позиция властей оказалась иной, ни одного дела за сожительство с врагом в СССР заведено не было.
«Немчиками» в Советском Союзе называли детей, которые рожали женщины от немецких захватчиков. Очень часто младенцы появлялись на свет в результате сексуального насилия, поэтому судьба их была незавидна. И дело вовсе не в строгости советских законов, а в нежелании женщин растить детей врагов и насильников. Но кто-то мирился с ситуацией и оставлял детей оккупантов в живых. Даже сейчас на территориях, захваченных немцами в период Второй мировой войны, можно встретить пожилых людей с типично немецкими чертами лица, которые родились во время войны в глухих деревнях Советского Союза.
Никаких репрессий в отношении «немчиков» или их матерей не было, что является исключением. Например, в Норвегии женщины, уличенные в сожительстве с фашистами, подвергались наказаниям и преследовались по закону. Но больше всего отличились французы. После падения фашистской империи за сожительство с немецкими солдатами и офицерами было репрессировано около 20 тысяч француженок.
Гонорар в 30 серебренников
С первого дня оккупации немцы вели активную пропаганду, выискивали людей, которые были недовольны советской властью, и склоняли их к сотрудничеству. На захваченных советских территориях издавались даже свои газеты. Естественно, журналистами в таких изданиях работали советские граждане, которые стали добровольно работать на немцев.
Вера Пирожкова и Олимпиада Полякова (Лидия Осипова ) стали сотрудничать с немцами чуть ли не с первого дня оккупации. Они были сотрудниками профашистской газеты «За Родину». Обе были недовольны советской властью, а их семьи в той или иной мере пострадали во время массовых репрессий.
Газета «За родину» — оккупационная немецкая двухцветная газета выходившая с осени 1942 года до лета 1944 года. Источник: ru.wikipedia.org
На врагов журналистки работали добровольно и всецело оправдывали любые действия своих хозяев. Даже бомбы, которые фашисты сбрасывали на советские города, они называли «освободительными».
Обе сотрудницы при приближении Красной армии эмигрировали в Германию. Никакого преследования со стороны военных или правоохранительных структур не было. Более того, Вера Пирожкова в 90-е годы вернулась в Россию.
Тонька-пулеметчица
Антонина Макарова является самой известной женщиной-предательницей Второй мировой войны. В возрасте 19 лет комсомолка Макарова оказалась в «Вяземском котле». Из окружения вместе с молодой санитаркой выходил солдат Николай Федчук . Но совместное скитание санитарки и бойца оказалось недолгим, Федчук бросил девушку, когда они добрались до его родной деревни, где у него была семья.
Дальше Антонине пришлось двигаться в одиночку. Поход комсомолки завершился на Брянщине, где ее задержал полицейский патруль печально известной «Локотской республики» (территориальное образование русских коллаборационистов). Пленница приглянулась полицаям, и они взяли ее к себе в отряд, где девушка фактически выполняла обязанности проститутки.
Задолго до начала Второй мировой войны, человек, который ее развязал, отбывал пятилетнее заключение (фактически он провел за решеткой всего 8 месяцев. - Б.К.) в крепости Ландсберг за участие в «пивном путче». Это был Адольф Гитлер. Время в тюрьме он проводил с большой пользой для себя: будущий фюрер III Рейха писал свой основной труд, которому предстояло стать библией национал-социализма - «Mein Kampf».
Рассматривая вопросы брака и семьи, он утверждал следующее:
«Грехи против крови и расы являются самыми страшными грехами на этом свете. Нация, которая предается этим грехам, обречена…»
…Необходимо понять, что брак не является самоцелью, что он должен служить более высокой цели: размножению и сохранению вида и расы. Только в этом заключается действительный смысл брака. Только в этом его великая задача»…
В 30-е годы XX века в Советском Союзе был очень популярен фильм «Богатая невеста», где звучала песня «А ну-ка, девушки, а ну, красавицы!». Советская пропаганда создавала образ женщины-патриотки, беззаветно преданной своей Родине, готовой на все ради совершения трудового и военного подвига. Простые человеческие взаимоотношения представлялись обыденными, мещанскими и даже не вполне приличными.
На большой экран не был выпущен перед самой войной фильм «Сердца четырех». Он показался руководству СССР слишком фривольным и распущенным.
Любая, даже маленькая ошибка противника - благо для противоборствующей стороны. И гитлеровская пропаганда в первые месяцы воспользовалась ею. В статье «Русская женщина - мученица и героиня», адресованной населению оккупированной территории, писалось следующее:
«Что же происходило в семейном быту советской семьи? Какие изменения внесла в неё советская жизнь? Под влиянием грубой, жестокой действительности исчезала романтика любви, романтика семейной жизни.
Женщина на практике пресловутого советского равноправия должна была выполнять тяжёлую мужскую работу на производстве, нести всевозможные общественные нагрузки и, кроме того, какую-то часть времени отдавать семье и домашнему хозяйству. При отсутствии бытовых хозяйственных приспособлений и технического оборудования одна домашняя работа становилась тяжёлой и неблагодарной задачей.
Октябрьская революция и советская власть не выполнили своего торжественного обещания перед русской женщиной. Они не раскрепостили, а ещё больше закрепостили её. И всё-таки советская женщина бескорыстно жертвовала временем, своей молодостью, своими нарядами, чтобы поддержать семью и своих детей, чтобы поставить последних на ноги».
Немецкий пропагандист с пафосом писал о том, что «тяжела была доля фабричной работницы - этой дешёвой рабочей силы, призванной стахановскими темпами выполнять пятилетние планы - гигантские планы милитаризации страны. Жизнь её становилась всё серее и безрадостнее.
Парикмахерская в оккупированном Пскове
Ещё безрадостнее была жизнь и ещё тяжелее была доля советской женщины-крестьянки, вынужденной от зари до зари выколачивать на колхозной барщине трудодни. Мужественные женщины «раскулаченных» семей переносили невероятные страдания и пили чашу горя до дна.
Тяжела была доля великой мученицы - русской женщины. Но вот пришла спровоцированная большевиками война. Начались новые страдания, усугубились лишения, нужда и голод встали у самого порога. Жена, потерявшая своего мужа в застенках НКВД, провожала на бессмысленную войну своего единственного сына. Сестра сосланного в Сибирь инженера, отдавала Молоху войны своего младшего брата. Мать раскулаченной семьи оплакивала гибель на фронте своих сыновей. Невыразимое горе широкой волной залило семьи советских женщин».
Далее автор гневно отмечал тот факт, что: «Конечно, в семье не без урода. В Советском Союзе мы встретим женщин, пошедших ради лёгкой жизни и нарядов на содержание к крупным чиновникам, или женщин, которые, пользуясь лёгкостью развода, выходят замуж в четвёртый или пятый раз. Встретим развязных, грубых женщин, ставших агентами НКВД, привыкших к своим мужским профессиям, утративших свою женственность. Некоторые прошли даже школы диверсии и шпионажа, стали парашютистками и находятся в бандах так называемых «партизан». Нет ничего печальнее на свете грубости и распущенности женщины, потерявшей женский облик и подобие».
Выход из всего этого напрашивался один: «Настоящая русская женщина, безропотно несущая все тяготы и унижения, является гордостью и украшением русского народа. Мы преклоняемся перед тайной мужества русской женщины, сумевшей сохранить себя чистой и незапятнанной в этот век грубого материалистического расчёта и незаслуженных страданий, выпавших на её долю.
Мы зовём её, и она должна идти на совместную борьбу против общего зла, против общего врага, раздирающего нашу несчастную, многострадальную Родину».
В условиях начавшихся боевых действий против Советского Союза, нацистская пропаганда стремилась внушить мирному населению России, что немецкий солдат несет им не только «освобождение от проклятого ига жидо-большевизма», но и является защитником «исконных русских ценностей, к которым, в первую очередь, относится семья». Критикуя семейные устои в СССР в предвоенные годы, оккупационная пресса писала:
«Что происходило в Советском Союзе? Вырастало поколение, развращенное с малых лет, привыкшее с пеленок к шпионажу и лишенное всего святого. Недаром идеалом советского молодого поколения был гнусный и омерзительный тип - пионер Павлик Морозов, донесший на родного отца».
Населению оккупированных областей России внушалось, что «иудо-большевистским властям были на руку такие развращенные семьи: управлять павликами морозовыми было несравненно легче, чем сильными духом крепкими людьми, выросшими в твердых семейных правилах и устоях. Ликвидируя духовное сословие и разрушая крестьянство, большевики уничтожали тем самым биологическую крепость народа».
Официально вопросы брачно-семейного права находились в ведении коллаборационистской «новой русской администрации». На словах именно от представителей русского населения выдвигались различные предложения, касающиеся брачно-семейных отношений.
Но фактически все эти проблемы находились под жестким контролем нацистских оккупационных служб.
При русских городских управлениях создавались юридические отделы. При них действовали столы записи актов гражданского состояния. К функциям последних относились регистрация браков, рождений и смертей.
В своих действиях они руководствовались различными инструкциями и указаниями, исходившими как от немецких, так и от коллаборационистских органов власти. В средствах массовой пропаганды эти документы характеризовались как «правила, упорядочившие брачные отношения и ликвидирующие хаос, вызванный в этой области большевизмом». Они были приняты практически во всех крупных русских городах, оказавшихся под немецко-фашистской оккупацией. Так, в Пскове в начале 1942 года отдел записей актов гражданского состояния получил от городской управы подробную инструкцию о совершении бракосочетания. В ней писалось о том, что «брак не есть обыкновенный договор или просто заявление должностному лицу в обыкновенном смысле. Своим заявлением вступающие в брак обязуются не только жить вместе и поддерживать друг друга, но и основывают совместную жизнь и в духовном отношении. В благоустроенном государстве такая связь не может возникнуть без ведома и содействия государственной власти. А потому здесь необходимо вмешательство государственного учреждения, в данном случае - стола записей актов гражданского состояния».
Отмечалось, что стол загса должен был охватывать все изменения в гражданском состоянии каждого лица в отдельности. Одна из основных целей стола загса формулировалась следующим образом:
«В некоторых случаях брак может быть не разрешен, нежелателен или недопустим в интересах отдельных лиц. Поэтому до заключения брака следует точно установить, может ли быть в данном случае совершено бракосочетание. Если, таким образом, в настоящее время брак является актом выдающегося значения, то и оформление его должно быть совершено соответственно этому значению».
По новым правилам брак признавался действительным только тогда, когда он регистрировался по всем правилам в отделе записей актов гражданского состояния.
Процесс заключения брака предполагал несколько этапов. Прежде всего, желающие вступить в брак подавали соответствующее ходатайство. При этом производилась проверка удостоверения личности. Заведующий столом загса должен был получить точные доказательства правильности показаний брачующихся. Брак не мог быть надлежащим образом заключен, если брачующиеся не могли удостоверить свою личность и происхождение. Таким образом, беженцы, лица, не проживавшие постоянно в данной местности до начала военных действий, граждане, не имеющие документов, не имели права вступать в брак.
В одной из инструкций Смоленской городской управы говорилось о том, что «данная мера не позволит советским агентам растворяться среди мирного населения нашего округа…».
Воспрещались браки:
Между евреями и лицами других групп населения. К евреям относились лица, исповедующие иудаизм или имеющие в своем роду евреев среди родственников до третьего колена.
Между единокровными по прямой линии; родными и полуродными братьями и сестрами брачного или внебрачного происхождения.
Мужчинам до достижения 18 лет и женщинам до достижения 16 лет.
Лицам, уже состоящим в законном браке.
Если вышеперечисленные причины вскрывались уже после заключения брака, то незаконно зарегистрированный брак объявлялся недействительным, а запись об этом уничтожалась.
Если у чиновников не имелось никаких сомнений в законности оформления брака, то бракосочетающимся назначалось время для «совершения таинства бракосочетания». Оно должно было состояться не раньше двух и не позже трех недель после возбуждения ходатайства о разрешении заключить брак. В течение этого срока делалось так называемое «оглашение», которое помещалось в специальном разделе газеты и на специальной доске, вывешенной при городском управлении. Завизированное бургомистром, оно включало в себя определенную информацию как о женихе, так и о невесте: данные о месте рождения, месте проживания и профессии.
Если за эти дни не поступало никакой информации, противоречащей той, которую сообщили о себе граждане, собирающиеся вступить в брак, назначался день «венчания». Брачующиеся и их свидетели были обязаны явиться в определенный час в стол загса в опрятных одеждах.
Инструкция предписывала, чтобы бракосочетание проходило в особой комнате. Она должна была быть празднично обставлена: «необходимо позаботиться о цветах и корзинах…» В инструкции содержались подробные указания о порядке бракосочетания: «Заведующий столом загса должен сидеть за красивым столом. Перед ним сидят брачующиеся, по обеим сторонам находятся места для свидетелей. Зав. загсом оглашает вначале имена: явились сегодня (зачитываются полностью имена, фамилии, место и дата рождения брачующихся и свидетелей). Они по обоюдному согласию заявили о своем желании вступить в брак. Затем все присутствующие приглашаются встать. Чиновник загса также встает и продолжает следующим образом: «Я спрашиваю тебя (следует имя жениха), согласна ли здесь присутствующая (следует имя невесты) вступить в брак». После «Да» - жениха и невесты заведующий столом загса объявляет брачующимся, что согласно гражданскому праву их брак является заключенным».
Курская девушка и ее «возлюбленный»
При браке невесте присваивалась фамилия мужа. Официально это объяснялось желанием «ликвидировать тот бедлам, который царил при советской власти, когда муж носил одну фамилию, жена другую, а дети зачастую третью, т.е. фамилию первого мужа жены». Однако на практике это было направлено на то, чтобы воспрепятствовать евреям или людям, носящим похожие на еврейские фамилии, изменять их.
Предполагалось, что молодые супруги после этого должны были получить от городской управы небольшой подарок. Редактор крупной коллаборационистской газеты «Речь» Михаил Октан выдвинул предложение, чтобы «молодожены получали, как и в Германии, бессмертную книгу Адольфа Гитлера «Моя борьба». Однако такая идея была с возмущением отвергнута представителями нацистских оккупационных служб. Они посчитали недопустимым распространение Библии национал-социализма среди «унтерменшей» (недочеловеков).
Пойти в церковь и обвенчаться там по религиозному обряду можно было только после регистрации брака в отделе записи актов гражданского состояния. В распоряжении священникам указывалось следующее: «Согласно распоряжения германского командования церковное венчание допускается лишь после оформления брака в загсе. Священнослужители, совершившие венчание без предварительного оформления брака в загсе, подлежат наказанию лишением свободы или денежным штрафом». В Пскове совершение церковного обряда могло было быть осуществлено лишь после регистрации брака в городском управлении. Силу документа имели лишь записи в метрических книгах городского управления. Священнослужителей и мирян предупреждали о том, что «засвидетельствование браков, совершенных в церкви, не заменяют собой указанных записей в столе загса».
Расторжение браков на оккупированной немцами территории России было воспрещено. Подобные действия можно объяснить желанием оккупантов осуществлять жесткий контроль за населением. Так, в инструкции для мировых судов от 2 июля 1943 года отмечалось, что в исключительных случаях при разрешении бракоразводных дел необходимо иметь в виду следующее: «Обоюдное желание супругов не является законным поводом для развода». Новый брак того супруга, по вине которого был произведен развод (как это определял мировой суд), был воспрещен. Поэтому решение суда направлялось в стол загса, где в удостоверение личности ставился штамп о расторжении брака со словами «без вины» или «по вине».
В случаях изменения гражданского состояния, занесенных в метрические книги, заинтересованным лицам выдавались свидетельства в виде выписки из этих книг. Каждое свидетельство облагалось сбором в сумме 20 рублей. Регистрация брака оплачивалась сбором в сумме 100 рублей.
Любой отход от правил, связанных с регистрацией брака, наказывался денежным штрафом до 1000 рублей и принудительными работами.
При анализе различных инструкций и распоряжений коллаборационистских администраций, касающихся вопросов брака и семьи в различных городах на оккупированной территории России, видно, что все они весьма похожи друг на друга. Следовательно, данные документы исходили из одного центра, в данном случае - из Берлина. Рассматривая основные черты брачно-семейного права на оккупированной территории России, можно отметить, что все инструкции, указы и распоряжения как немецких оккупационных служб, так и марионеточной «новой русской администрации» были направлены на решение одной глобальной задачи: тотального контроля за населением.
Но в условиях многомесячной нацистской оккупации России повседневная жизнь складывалась далеко не так, как это виделось берлинским чиновникам. К тому же на оккупированной территории России был явный дефицит русских мужчин. Многие из них воевали в Красной армии и партизанских отрядах. Именно их забирали в первую очередь на работы в Германию. Да и многие немецкие солдаты видели в местных девушках и женщинах в первую очередь не представителей «унтерменшей» (недочеловеков), а именно девушек и женщин.
Еще одна курская девушка и еще один «возлюбленный»
В одном из номеров коллаборационистской газеты «За родину», которая распространялась на оккупированной гитлеровцами территории Северо-Запада России, были опубликованы стихи «О пользе изучения языка»:
Всегда пригодится любая наука.
Немецкий и русский - хорошая штука.
Но странен учащихся выбор и вкус:
Все девушки учат - «их либе» и «кус».
Но знанье без практики - дело пустое.
И там, где учащихся встретится двое,
Только и слышишь из девичьих уст:
Ах, милый, ах, милый, ещё один «кус».
А он отвечает, с досады, хоть плюй:
О медхен, о медхен, нох айн… поцелуй».
Для не вполне владеющих немецким языком перевожу: «их либе» - я люблю, «кус» - поцелуй, «медхен» - девушка.
Почему происходили подобные встречи? Причин этому несколько. Безусловно, во многих случаях немецкие солдаты действовали с позиций силы. Совершенно не обязательно, что это было изнасилование. Просто оккупанты путем угроз, запугивания и шантажа могли получить желаемый результат. Немалую роль играло и материальное благополучие. В условиях каждодневной угрозы голодной смерти многие женщины соглашались сожительствовать с немцами за продукты. Еда была также необходима их детям и престарелым родственникам. Кто-то видел в немецком любовнике защиту от приставаний других солдат или русских полицаев.
Были случаи, когда возникали искренние чувства. Конечно, эти романы были обречены на плохой конец. Но в условиях повседневной угрозы смерти и один день относительного счастья стоит очень дорого.
Но были и женщины, которые хотели «пира во время чумы». Об одной такой написал в своей книге «Война» Илья Эренбург:
«Смазливая девушка. Выщипанные брови. Карминовые губы. Прежде она была студенткой. Ее соблазнили подачки немецких офицеров, танцы, французское шампанское. Ее соотечественники мужественно сражались. Люди отдавали свою жизнь. А она услаждала палачей своего народа.
Она сейчас сидит у себя в комнате и плачет. Позднее раскаяние Измена, как ржа, разъела ее сердце. На улице праздник - люди смеются, обнимают бойцов. А она сидит в темной комнате и плачет. Она стала отверженной - для себя самой, нет кары тяжелее».
Другой эпизод из книги известного советского писателя:
«Я сидел в одном доме. Меня удивили глаза хозяйки: они казались сделанными из опалового стекла, в них не было жизни. Хозяйка неохотно отвечала на мои вопросы, а спрашивал я ее, только чтобы разрядить чересчур тяжелую тишину. В углу играл пятилетний мальчуган. Я спросил хозяйку: «Немцы к вам приходили?» Она ответила: «Нет». Я сказал: «Вам повезло». Но тогда мальчик закричал: «Отто приходил», и, упрямо стуча кулаком по стулу, он долго повторял: «Отто приходил». Женщина молча вышла из комнаты. Я больше не мог сидеть в этом доме. Мне показалось, что в комнате нет воздуха. Я выбежал на улицу. Был морозный яркий день. Сотни женщин жмурились и улыбались первому красному флагу на фасаде поврежденного снарядом дома. Мир жил и радовался. Только одна высокая белокурая женщина с пустыми опаловыми глазами не находила себе места в этом мире».
Людмила Джиованни, пережившая оккупацию Новгорода, вспоминала о том, что каждое утро из квартир, где проживали местные жители, как тараканы разбегались немецкие солдаты. Они спешили в казармы от своих русских подруг.
В воспоминаниях шефа новгородского гестапо Бориса Филистинского, которые он издал уже будучи профессором Вашингтонского университета, так описывается жизнь в Приильменье зимой 1942 года:
«За стеной слышалась однообразная игра на гармошке, русско-немецкий говор, взвизги и чмоканье.
Жируют, - как-то совсем равнодушно кивнул в ту сторону старшина, бывший председатель колхоза «Завет Ильича». И прибавил минуту спустя тем же безразличным тоном, повернувшись к стене и громко стукнув в нее кулаком:
Санька, подь сюды.
Стуча новыми сапогами, в горницу с вызывающим видом вошла старшая дочь старшины, полная краснощекая девка лет девятнадцати. Кофточка ее была помята, несколько пуговиц расстегнуто.
Смотри у меня, не перегуляй. Жируй, да с осторожкой: завтра приезжает твой хауптман. Слышишь? - тем же равнодушным голосом предупредил отец.
Отвяжись, без тебя знаю, - огрызнулась девка, а глаза ее добавили: сам, смотри, у меня не задирайся: я знаю, чем бы ты был без меня…
Ну, иди. Нечего твоего гостя томить. Кто у тебя? Вахмистр?».
Кроме немцев пытались найти свою любовь на новгородской земле и испанские солдаты «Голубой дивизии»:
«В двухстах шагах, в единственном уцелевшем домишке, в жарко натопленной горнице сидел за столом испанский поручик. Он был полураздет, перед ним стояли несколько бутылок коньяка и водки, сковорода с недоеденной рыбой и крупно нарезанный лук. Чудесный домашний свежий ржаной хлеб и овсяный кисель, почти нетронутый, придавали пиршеству местный колорит. Вся семья хозяина дома - и сам хозяин с женой, и молоденькие дочери его, и старуха бабка - с раскрасневшимися лицами и мутными глазами сидели за столом. Хозяйский сынишка, парень лет четырнадцати, что есть силы терзал гармонь, а денщик-испанец подыгрывал ему не в тон на гитаре и выл что-то дикое и нечленораздельное. Я предъявил офицеру свой пропуск и свои документы. Он пьяно взглянул на меня и на возницу и сунул нам в руки объемистые кружки с коньяком:
Пейте! Пейте, вам говорят! - на документы он и не взглянул.
Они ничего, испанцы-то, щедрые. Все солдаты ихние на девках наших попереженились. По-православному. И в церкву нашу ходют. А девкам в подарок и коров, и свиней подарили. С соседних деревень грабанули. Хороший народ, подходящий, - объяснял мне заплетающимся языком хозяин дома, помощник волостного старосты…
И мы опять на дровнях. Дорога вьется - однообразная и унылая, а возница рассказывает мне:
В Курицко испанский комендант запретил солдатам с девками гулять… Ну да разве испанцы послушают кого? Поймали комендантские девок и баб с солдатами на гулянке в клубе. Девкам голову наголо сбрили, бабам полголовы выстригли, а солдат выпороли… Смех и грех!».
Испанцы из «Голубой дивизии» дружили с местными жителями
Нацистское руководство было крайне обеспокоено фактами «морального разложения» своих солдат. 8 июня 1942 г. вышла «Памятка солдату о поведении в оккупированных восточных областях». В ней, в частности, говорилось о следующем:
«В оккупированных областях немецкий воин является представителем германской империи и её власти. Он должен это чувствовать и соответствующим образом вести себя. Затяжная война, пребывание на гарнизонной службе сопряжены с той опасностью, что отношения с женской половиной гражданского населения становятся более близкими, чем это желательно.
Поддержание престижа вооруженных сил и угроза опасности причинить вред чистоте расы требует того, чтобы этому вопросу было уделено серьёзное внимание и чтобы в этом отношении на солдат оказывалось постоянное воздействие.
Командующим издано постановление о запрещении дальнейшего пребывания немецких солдат у местных жителей. Все солдаты без исключения должны размещаться вместе. Поскольку для этого необходимы жилые дома, надлежит выселять из них гражданское население. В таких случаях местные жители переселяются в другие квартиры или эвакуируются.
В районе боевых действий, в условиях развивающихся военных операций, когда место стоянки требуется на короткий срок, нет необходимости в переселении местных жителей».
Нужно отметить, что это распоряжение, несмотря на всю пресловутую любовь и уважение немцев к приказу и порядку, практически не выполнялось. Скорее всего, местных «отцов-командиров» раздражали подобные требования «берлинских чинуш», которые не могли понять всю сложность жизни простых фронтовиков.
Когда немецкому командованию стало понятно, что исключительно репрессивными мерами данную проблему решить невозможно, оно приняло ряд мер. В частности, в марте 1943 г. принимается решение, согласно которому при рождении ребенка от немецкого солдата русские матери имели право на алименты:
«При регистрации внебрачных детей, которые происходят от германских отцов, надо одновременно представить доказательства, которыми подтверждается отцовство германского солдата. Каждый раз, если мать при регистрации внебрачного ребенка в ЗАГСе указывает, что отцом ребенка является германский солдат, чиновник ЗАГСа должен снять с матери показания, кто является отцом (фамилия, имя, чин или знаки отличия, воинская часть, почтовый номер, в крайнем случае, только род войск отца) и что привело к половому сношению (пребывание на квартире, работа матери в воинской части и подобное) и признает ли солдат отцовство. Одновременно надо спросить мать, с какими другими мужчинами она имела еще половое сношение в период зачатия.
Различные находящиеся на руках матери доказательства отцовства (письма, фотокарточки отца или подобное) надо приложить к акту.
Волостной старшина дает заключение, заслуживает ли показание матери доверия, допрашивает еще возможных со стороны матери знакомых свидетелей, берет у матери отпечатки всех 10 пальцев и, как можно скорее, отправляет материалы со своим заключением районному бургомистру.
Если имеются на лицо особые обстоятельства, то пособие на содержание по заявлению матери или опекуна может быть увеличено до 300 руб. ежемесячно. Суммы, которые выплачиваются районами таким детям, должны быть взяты из общего фонда обеспечения, но проведены по особым счетам. Об их возврате в дальнейшем районы получат в ближайшее время указание.
Если отцовство германского гражданина не установлено с достаточной достоверностью, то текущее пособие на содержание не выплачивается. В этом случае матери должны получать помощь от районного Управления из общих средств обеспечения».
Псковская девушка и солдаты
Но если ребенок, рожденный от немецкого солдата, в условиях оккупации мог быть определенной формой заработка, ситуация кардинально менялась после прихода советских войск. И здесь речь шла не только о моральном осуждении со стороны соседей. Ожидали и более строгой кары.
В одном из партизанских воспоминаний описан следующий случай: за три года, пока Северо-Запад России был оккупирован нацистами, местная жительница «прижила» от них двух детей. В первый же день после освобождения своей деревни она вышла на дорогу, положила туда своих малышей и с криком: «Смерть немецким оккупантам!», убила их булыжником.
Для удовлетворения половых потребностей солдат и офицеров на оккупированной территории России открывались публичные дома. Были среди них и фешенебельные: так, в Смоленске в бывшей гостинице действовал бордель исключительно для офицеров-летчиков. В нем работали профессионалки, прибывшие из Польши и Франции.
В других русских городах все было «попроще». Вскоре после освобождения Пскова от гитлеровцев обком партии получил от чекистов информационную записку о жизни города в условиях оккупации. В ней речь шла и о публичных домах:
«Публичные дома или «Бордель-хаусы» в Пскове
В Пскове на Горной и на Детской улицах были созданы крупные публичные дома или «Бордель-хаусы», как их называли сами немцы. В эти дома зачастую брали девушек даже несовершеннолетнего возраста. Часть девушек шла в эти дома из-за материальной необеспеченности, а часть для того, чтобы своим телом подзаработать себе лишние «тряпки» и пожить праздной и развратной жизнью. «Бордель-хаусы» у немцев пользовались большим спросом, и были дни, когда перед этими домами выстраивались очереди. Несмотря на еженедельный медицинский осмотр всех женщин этих домов, все же заражение венерическими заболеваниями шло взаимное, и большинство женщин из этих домов возвращалось с венерическими болезнями.
Институт санитарно-поднадзорных
Так как имевшихся в Пскове публичных домов для немцев не хватало, то они создали так называемый институт санитарно-поднадзорных женщин или, просто говоря, возродили свободных проституток, которые торговали своим телом на улицах города. Периодически они также должны были являться на медосмотр, о чем получали соответствующие отметки в особых билетах, которые получали на руки. Занятие проституцией без специальных билетов немцами юридически запрещалось, но фактически оно процветало, т.к. немцы своей разнузданностью в разврате способствовали этому.
Списки санитарно-поднадзорных установлены, фотокарточки сотрудников бордель-хаусов имеются».
Старое Ракомо. Великая дружба народов
Илья Эренбург так писал об оккупации Курска:
«Закрыли школы. Закрыли театры. Закрыли библиотеки. Что они открыли? Дом терпимости на улице Невского. Открыли торжественно. Герр доктор Фогт произнес речь: «Мы несем веселье в ледяную пустыню».
Они не принесли веселья. Они принесли заразу. Перед войной в Курске совершенно исчез сифилис. Немцы заразили Курск. По немецкой статистике, среди гражданского населения регистрировалось в декаду от 70 до 80 случаев заболевания венерическими болезнями. Больных отправляли в городскую тюрьму. Свыше сотни из них немцы убили».
Последнее утверждение не является выдумкой или преувеличением писателя. В архивах сохранились регистрационные карточки с именами жертв.
Работа публичных домов на оккупированной территории привлекала особое внимание советских органов государственной безопасности. Это можно объяснить двумя причинами: во-первых, в подобных заведениях можно было вести работу по сбору сведений, которые могли разболтать подвыпившие клиенты. Во-вторых, открытие подобных заведений вызывало крайне негативную реакцию среди русского населения, а это, в свою очередь, было на руку антифашистскому сопротивлению. Так в докладной записке начальнику Управления НКВД по Калининской области Токареву писалось следующее:
«В последних числах октября 1942 г., по заданию фельдкомендатуры, бургомистр города Великие Луки Поморцев приступил к созданию дома терпимости под названием «Дом благородных девиц», который должен «обслуживать» немецких солдат и офицеров.
Оборудование публичного дома было поручено начальнику строительного отдела управы, а обеспечение мебелью - начальнику жилищного отдела Снеготскому. Под помещение, в котором должен размещаться этот дом, было подобрано одноэтажное кирпичное здание, расположенное на улице Ботвина, рядом с 7-й школой, На оборудование дома терпимости и его ремонт городская управа отпустила 50.000 рублей из своего бюджета и выделила необходимое количество стройматериалов. Дом рассчитан был на 20-25 человек. Штат дома терпимости предполагался быть следующим; управляющая домом «благородных девиц», непосредственно подчиняющаяся бургомистру Поморцеву, наставницы и девушки. Кроме того там должны были быть: доктор, швейцары, маникюрша, массажистка и другой обслуживающий персонал.
По внутреннему устройству дом терпимости должен был представлять следующее: зал ознакомления, в котором должны были находиться буфет, эстрада, столики для закусок. В середине зала танцевальная площадка. Далее были оборудованы кабинеты с отдельными входами и выходами, соединенные между собой только общим коридором. Кабинеты были оборудованы по-разному и делились на несколько классов. В кабинете первого класса стояла никелированная кровать, ванна и прочие удобства.
Поморцев и начальник полиции Филиппков по согласованию с фельдкомендатурой управляющей дома назначили некую Древич, которая в свое время являлась притоносодержательницей в г. Одесса. Управляющая домом должна была набирать девушек и женщин в это учреждение. Все отобранные ей лица должны были пройти через фельдкомендатуру, где они проходили медицинское освидетельствование и внешний осмотр. Желающие «работать» в «доме благородных девиц» в доме терпимости подавали заявление непосредственно в фельдкомендатуру.
В первую очередь такие заявления подавали лица, ранее занимавшиеся проституцией. Немцы предполагали, что если из добровольно желающих не будет набран нужный им контингент, то они проведут специальную вербовку подходящих для этой цели девушек.
Впечатление у населения об открытии немцами дома терпимости было самым отвратительным. Гражданка Вишнякова Лидия Андреевна, 1890 г. рождения, домохозяйка, отзывалась о публичном доме так:
«Когда я узнала, что в нашем городе организуется столь гнусное заведение, я сказала, что рада за то, что моя племянница погибла от бомбежки, что она не будет знать об этом ужасном доме и не попадет в него».
Дом терпимости немцам открыть не удалось. Он был разбит снарядом и сгорел. Управляющая Древич, как еврейка, была самими же немцами расстреляна».
Публичный дом в Пскове
Но далеко не все русские женщины встречались с оккупантами по своей воле. Были и те, кто, выполняя приказания советского командования, собирали различные разведывательные сведения. Делать это на виду у земляков было очень сложно и тяжело. Абсолютное большинство из них носили кличку «фашистская подстилка». И во многом было страшнее и горше, когда Центр забывал или терял своих агентов.
Полковник КГБ Зинаида Воскресенская в своих воспоминаниях «Теперь я могу сказать правду. Из воспоминаний разведчицы» описывает одну из своих встреч в Воркуте в 1954 году:
«При 2-й шахте действовало дамское ателье, в нем обшивали воркутинских женщин. Возглавляла это ателье расконвоированная заключенная, осужденная на двадцать пять лет «за сотрудничество с гитлеровскими оккупантами». Звали ее Оля. Спросила, что она натворила такого, что получила высший срок. «О, гражданин начальник. Я вам расскажу, но все равно вы мне не поверите». - «А все же…»
И она поведала мне свою историю. Оля из Орла. Была комсомолкой. Когда началась война, попросилась на фронт. Немцы подходили к городу. В военкомате молодой человек предложил ей остаться в Орле и, поскольку она в какой-то мере владеет немецким языком, постараться заслужить доверие гитлеровцев, выяснить их планы, настроение, потери, в общем, стать разведчицей. Два раза в месяц она должна была являться в условное место и закладывать в тайник свое донесение и вынимать оттуда (из дупла) очередное задание.
Оля дала свое согласие, отправила мать в эвакуацию, сказала ей, что задерживается здесь по комсомольским делам и потом приедет.
После оккупации города Оля быстро и легко вошла в офицерскую среду, вечера проводила в ресторанах, делая вид, что по-немецки она знает лишь несколько слов. Как условились, она ходила к тайнику в определенные и контрольные дни и… находила там свои донесения и никаких заданий.
Она была в отчаянии. Пыталась улизнуть из города, избежать грязных рук оккупантов. Но это ей не удалось.
Орел находился в руках гитлеровцев больше двадцати месяцев, и все это время Оля не теряла надежды, что ее разыщут.
После освобождения Орла от захватчиков советскому командованию посыпались донесения о предательском поведении этой «девки Ольги», которая плясала с эсэсовцами в ресторанах, пила с ними вино и водку, разъезжала в их автомобилях. Она была арестована, и как военный преступник предстала пред военным трибуналом.
Из ее рассказа по специфическим деталям, знакомым мне как разведчику, я поняла, что она говорит правду, и посоветовала ей подробно описать свои злоключения и просить Верховный суд пересмотреть ее дело. Олину исповедь я отправила фельдсвязью.
Минуло несколько месяцев, и вот однажды вечером, разбирая почту, я вскрыла правительственный конверт и, к неописуемой своей радости, прочитала постановление о полной реабилитации Оли «за отсутствием состава преступления».
Но далеко не все подобные истории заканчивались счастливо. И хотя обычно женщину только за половую связь к уголовной ответственности не привлекали, жить с клеймом «фашистская подстилка» было нелегко. Еще хуже приходилось детям, привыкшим с детства к кличкам «фашистенок», «немец» или «испанец».
Если же говорить обо всех женщинах, оказавшихся в тяжелейших условиях вражеской оккупации, то, говоря по-человечески, не было в действиях большинства из них того самого «состава преступления». В священном писании сказано «Не судите - да не судимы будете». Да и нельзя судить женщину, когда она, никого не предавая, хотела накормить своих близких, хотела любви и защиты. А может быть, их собственный суд над собой был гораздо страшнее и строже. Но об этом судить не нам.
Еженедельник «Секрет»
Н е поклонился на улице немецкому солдату? В комендатуре тебя ждет порка розгами. Не заплатил налоги на окна, двери и бороду? Штраф или арест. Опоздал на работу? Расстрел.
О том, как выживали во время Великой Отечественной войны простые советские люди на занятых врагом территориях, «МК» в Питере» рассказал доктор исторических наук, автор книги «Повседневная жизнь населения России в период нацистской оккупации» Борис Ковалев.
Вместо России — Московия
— Каковы были планы нацистов насчет территории Советского Союза?
— Гитлер не испытывал большого уважения к СССР, он называл его колоссом на глиняных ногах. Во многом такая пренебрежительная позиция была связана с событиями советско-финской войны 1939-1940 годов, когда маленькая Финляндия на протяжении нескольких месяцев весьма успешно сопротивлялась Советскому Союзу. И Гитлер хотел, чтобы исчезло само понятие «Россия». Он неоднократно заявлял, что слова «Россия» и «русский» необходимо навсегда уничтожить, заменив терминами «Московия» и «московский».
Дело касалось и мелочей. Например, есть песня «Волга-Волга, мать родная, Волга — русская река». В ней, в песеннике, изданном для населения оккупированных районов, слово «русская» было заменено на «мощная». «Московия», по мнению гитлеровцев, должна была занимать относительно небольшую территорию и состоять всего из семи генеральных комиссариатов: в Москве, Туле, Горьком, Казани, Уфе, Свердловске и Кирове. Ряд областей гитлеровцы собирались присоединить к Прибалтике (Новгород и Смоленск), к Украине (Брянск, Курск, Воронеж, Краснодар, Ставрополь и Астрахань). Много было претендентов и на наш Северо-Запад. Например, финские правители рассуждали о великой Финляндии до Урала. Они, кстати, негативно рассматривали планы Гитлера уничтожить Ленинград. Почему бы его не превратить в небольшой финский городок? В планах латвийских националистов было создание великой Латвии, которая включала бы в себя территорию Ленинградской области, Новгородчины, Псковщины.
— Как немцы относились к местным жителям на оккупированной территории?
— Евреев убивали с первых же дней оккупации. Помня слова Гитлера о том, что «евреи являются стаей голодных крыс», в некоторых местах их уничтожали под видом «дезинфекции». Так, в сентябре 1941 года в гетто Невеля (Псковская область. — Ред.) немецкие врачи установили вспышку чесотки. Чтобы избежать дальнейшего заражения, гитлеровцы расстреляли 640 евреев, а их дома сожгли. Безжалостно уничтожали и детей, у которых только один из родителей был евреем. Местному населению объясняли, что смешение славянской и еврейской крови дает «самые ядовитые и опасные всходы». Такому же массовому истреблению подлежали и цыгане. Зондеркомандам рекомендовалось уничтожать их сразу, «не засоряя тюрьмы». А вот к эстонцам, финнам и латышам немцы относились как к союзному населению.
При входе в их деревни даже были надписи: «Все реквизиции запрещены». А партизаны называли эстонские и финские деревни братскими партизанскими могилами. Почему? Приведу пример. Александр Добров, один из участников боев на Северо-Западе России, вспоминает, что, когда немцы подходили к Волхову, в одной из финских деревень расположился штаб полка Красной армии. И вдруг все местное население дружно затеяло стирку, развесило всюду белые простыни. После этого все финны тихо уехали из деревни. Наши поняли: что-то неладно. И через десять минут после того, как штаб покинул деревню, началась немецкая бомбардировка. Что касается русских, то гитлеровцы считали их стоящими на низшем уровне человеческой цивилизации и годными только для удовлетворения потребностей победителей.
Больные дети на «службе» у нацистов
— На оккупированной территории работали школы? Или гитлеровцы считали, что русским образование ни к чему?
— Школы были. Но немцы считали, что основная задача русской школы должна заключаться не в обучении школьников, а исключительно в воспитании послушания и дисциплины. Во всех школах обязательно вывешивались портреты Адольфа Гитлера, а занятия начинались с «благодарственного слова фюреру Великогермании». На русский язык переводились книги о том, какой добрый и хороший Гитлер, как много он делает для детей. Если в годы советской власти девочка лет пяти забиралась на табуретку и проникновенно читала: «Я маленькая девочка, играю и пою. Я Сталина не видела, но я его люблю», то в 1942 году дети декламировали перед немецкими генералами: «Слава вам, орлы германские, слава мудрому вождю! Свою голову крестьянскую низко-низко я клоню». Ознакомившись с биографией Гитлера, ученики 6-7 классов изучали книги вроде «У истоков великой ненависти (очерки по еврейскому вопросу)» Мельского, а потом должны были подготовить доклад, например, на тему «Еврейское засилье в современном мире».
— Немцы вводили новые предметы в школах?
— Естественно. Обязательными стали занятия по Закону Божьему. А вот историю в старших классах отменили. Из иностранных языков преподавали только немецкий. Что меня удивило, в первые годы войны школьники учились еще по советским учебникам. Правда, оттуда «вымарывали» любые упоминания о партии и произведения еврейских авторов. Школьники сами на уроке по команде заклеивали бумагой всех партийных вождей.
Как выживали простые советские люди на оккупированных территориях
— Телесные наказания в учебных заведениях практиковали?
— В некоторых школах этот вопрос обсуждался на собраниях учителей. Но дальше дискуссий дело, как правило, не шло. А вот телесные наказания для взрослых практиковались. Например, в Смоленске в апреле 1942 года на пивоваренном заводе выпороли пять рабочих за то, что они самовольно выпили по кружке пива. А в Павловске секли розгами за непочтительное отношение к немцам, за невыполнение приказов. Лидия Осипова в своей книге «Дневник коллаборантки» описывает такой случай: девушку высекли за то, что она не поклонилась немецкому солдату. После наказания она побежала жаловаться своим бойфрендам — испанским солдатам. Они, кстати, были те еще донжуаны: никогда не насиловали, но уговаривали. Не мудрствуя лукаво, девушка задрала платье и показала испанцам свои исполосованные ягодицы. После этого разъяренные испанские солдаты побежали по улицам Павловска и стали бить морды всем встречным немцам за то, что те так поступают с девушками.
— Нацистские спецслужбы использовали наших детей в разведке или в качестве диверсантов?
— Безусловно, да. Схема вербовки была очень простая. Подходящего ребенка — несчастного и голодного — подбирал «добрый» немецкий дядя. Он мог сказать подростку два-три теплых слова, накормить или что-то подарить. Например, ботиночки. После этого ребенку предлагали подбросить где-нибудь на железнодорожной станции кусок тола, замаскированного под уголь. Некоторых детей использовали и против их воли. Например, в 1941 году нацисты под Псковом захватили детский дом для ребят с замедленным психическим развитием.
Вместе с немецкими агентами их отправили в Ленинград и там сумели внушить, что скоро на самолете за ними прилетят мамы. Но для этого им надо подать сигнал: пострелять из красивой ракетницы. Больных детей расставили около особо важных объектов, в частности Бадаевских складов. Во время налета немецкой авиации они стали пускать ракеты вверх и ждать мам… Конечно, на оккупированной территории создавали и специальные разведывательные школы для детей и подростков. Как правило, туда набирали ребят из детских домов в возрасте от 13 до 17 лет. Потом их забрасывали в тылы Красной армии под видом нищих. Ребята должны были выяснить расположение и численность наших войск. Понятно, что ребенка рано или поздно арестуют наши спецслужбы. Но нацистов это не пугало. Что малыш может рассказать? А самое главное — его не жалко.
Молитва Гитлеру
— Не секрет, что большевики закрывали церкви. А как к религиозной жизни на оккупированной территории относились нацисты?
— Действительно, к 1941 году у нас церквей практически не осталось. В Смоленске, например, одну часть храма отдали верующим, а в другой — устроили антирелигиозный музей. Представьте, начинается служба, и одновременно с этим комсомольцы надевают какие-то маски и начинают что-то отплясывать. Такой антирелигиозный шабаш устраивали в стенах храма. И это притом, что к 1941 году русское население, особенно проживающее в сельской местности, оставалось в большинстве своем религиозным. Гитлеровцы решили использовать эту ситуацию в своих интересах. В первые годы войны они открывали храмы. Церковный амвон был идеальным местом для проведения пропаганды. Например, священникам настойчиво рекомендовали в проповедях выражать верноподданнические чувства к Гитлеру и Третьему рейху.
Нацисты распространяли даже такие листовки-молитвы: «Адольф Гитлер, ты наш вождь, имя твое наводит трепет на врагов, да придет третья империя твоя. И да осуществится воля твоя на земле…» Истинное отношение руководителей Третьего рейха к христианской религии было двойственным. С одной стороны, на пряжках немецких солдат было выбито: «С нами Бог», но с другой — Гитлер в застольных беседах не раз говорил, что ислам ему нравится гораздо больше, чем христианство с его мягкотелостью, любовью к ближнему своему и с подозрительным, извините меня, национальным происхождением Иисуса Христа. И Гитлер, кстати, возражал против единой православной церкви в России. Однажды он заявил: «Если у них там (в русских деревнях. — Ред.) начнут возникать всякие колдовские и сатанинские культы, как у негров или у индейцев, то это будет заслуживать всяческой поддержки. Чем больше моментов, разрывающих на части СССР, тем лучше».
— Немцы рассматривали церковь и священнослужителей как своих потенциальных союзников?
— Да. Например, священники оккупированных районов Северо-Запада получили в августе 1942 года секретный циркуляр, согласно которому они обязаны были выявлять партизан и тех прихожан, которые настроены против немцев. Но большинство священников не выполняли эти указания. Так, Георгий Свиридов — священник села Рождествено Пушкинского района Ленобласти — активно помогал советским военнопленным: он организовывал сбор вещей и продуктов для узников концлагеря в селе Рождествено. Для меня настоящие герои того времени — это простые деревенские батюшки, оплеванные, оскорбленные, может быть, даже отсидевшие в лагерях.
По просьбе односельчан они, не помня обид, возвращались в церковь в 1941 году и молились за людей, находящихся в Красной армии, помогали партизанам. Таких батюшек нацисты убивали. Например, на Псковщине гитлеровцы заперли в храме священника и сожгли его живьем. А в Ленобласти отец Федор Пузанов был не только священнослужителем, но еще и партизанским разведчиком. Уже в 60-х годах ему исповедовалась женщина, которая во время войны сожительствовала с немцами. И отец Федор так перенервничал, что у него случился сердечный приступ. На его могиле поставили крест. Ночью пришли его друзья партизаны, крест заменили на тумбочку с красной пятиконечной звездой и написали: «Герою-партизану, нашему брату Федору». Утром верующие снова поставили крест. А ночью партизаны вновь его выбросили. Вот такая судьба у отца Федора была.
— А как местные жители относились к тем священникам, которые выполняли указания гитлеровцев?
— Например, один поп из Псковской области в проповедях восхвалял немецких захватчиков. И большинство населения к нему относилось с презрением. Эту церковь посещали единицы. Были и лжесвященники. Так, благочинный Гатчинского округа Иван Амозов, бывший чекист и коммунист, смог выдать себя за батюшку, пострадавшего от большевиков. Немцам он предъявил справку об освобождении с Колымы. Однако там он оказался за двоеженство, разврат и пьянство. Амозов очень мерзко вел себя по отношению к рядовым батюшкам, которые служили в деревенских церквях. Война, к сожалению, вскрывает в людях не только самое лучшее, но еще и самое гнусное.
Налоги на бороды, окна и двери
— Как жили в оккупации простые люди, не предатели, не коллаборационисты?
— Как мне рассказывала одна женщина, в оккупации существовали по принципу «один день прожили — и слава богу». Русских использовали на самых тяжелых физических работах: строительстве мостов, расчистке дорог. Например, жители Оредежского и Тосненского районов Ленинградской области работали на ремонте дорог, на торфоразработках и лесозаготовках с шести часов утра до наступления темноты и получали за это только по 200 граммов хлеба в день. Тех, кто работал медленно, иногда расстреливали. В назидание другим — публично. На некоторых предприятиях, например, в Брянске, Орле или Смоленске, каждому рабочему присваивали номер. О фамилии и имени речи даже не шло. Оккупанты объясняли это населению нежеланием «неправильно произносить русские имена и фамилии».
— А налоги жители платили?
— В 1941 году было объявлено, что налоги будут не меньше, чем советские. Потом к ним добавились и новые сборы, зачастую оскорбительные для населения: например, за бороду, за собак. В некоторых районах взимали даже особые налоги за окна, двери и «излишнюю» мебель. Для лучших налогоплательщиков существовали формы поощрения: «лидеры» получали бутылку водки и пять пачек махорки. Старосте образцового района после окончания кампании по сбору налогов дарили велосипед или патефон. А начальнику района, в котором нет партизан и все работают, могли презентовать корову или отправить в туристическую поездку в Германию. Кстати, так же поощряли и самых активных учителей.
В Центральном государственном архиве историко-политических документов Санкт-Петербурга хранится фотоальбом. На его первой странице аккуратными буквами на русском и немецком языках выведено: «Русским учителям на память о поездке в Германию от отдела пропаганды города Пскова». А ниже надпись, которую кто-то позже сделал карандашом: «Фото русской сволочи, которых еще ждет партизанская рука».
«… 23 июня 1941 года. Дивизии вермахта продвигаются быстро. Бордели не успевают за частями, и штабы переполнены жалобами нижних чинов на перебои в услугах проституток. Начальникам тыловых подразделений объявить служебное предупреждение и обязать в кратчайшее время снабдить бордели трофейным транспортом…».
Генерал-полковник Франц Гальдер - начальник генерального штаба сухопутных сил вермахта издал в 1968-1971 годах свои служебные дневники. Авторские права, по инициативе политбюро ЦК КПСС, перекупил «Воениздат» и продублировал мемуары гитлеровского военачальника для советских читателей.
Большевистский вариант книжки не выдерживает никакой критики. Безобразный перевод, отсутствие иллюстраций и многочисленные купюры цензоров девальвируют «взгляд» военного теоретика на войну.
Проза получилась тоскливая. Простому читателю нужно морщить лоб, чтобы продраться сквозь статистику цифр к «художественной картинке» военного сюжета. Зато для профессиональных историков мемуары Франца Гальдера стали настоящей бомбой. Они заставили по-новому взглянуть на события Второй мировой войны.
Оказывается, у вермахта существовала целая сексуальная инфраструктура. Были передвижные бордели, отсутствие которых сказывалось на боеспособности немецкой пехоты. Однако интересен не этот факт, а то, что основной поток жалоб нижних чинов на недостаточное сексуальное обеспечение поступал именно в штаб 11-й армии, которая двигалась в южном направлении на Николаев и Одессу.
Следует напомнить, что Гитлер вторгся на территорию СССР, имея под ружьем 5 миллионов 200 тысяч человек. В группе армий «Север» и «Центр» не было жалоб на недостаток борделей и только на юге (!) проституток не хватало.
На юге без проституток
11-я армия вермахта, под командованием генерал-полковника Ойгена фон Шоберта, прошла «героический» путь. 22 июня 1941 года она смяла пограничные гарнизоны в Молдавии и стала стремительно продвигаться на восток.
Три корпуса «зацепились» в Крыму, один (8 000 солдат) остался под Севастополем, а половина состава продолжала двигаться в глубь нашей страны.
Фон Шоберту не повезло. Он погиб 21 сентября 1941 года в Николаеве, когда его самолет сел на заминированный аэродром в Широкой Балке. Однако именно этот генерал проникся нуждами своих солдат и срочно затребовал от тыловиков «сексуальное довольствие».
Интенданты откликнулись. 11 августа два борделя (29 женщин) прибыли на танках в Вознесенск и еще два «застряли» под Николаевом со стороны Водопойских хуторов.
Наш город обороняла 9-я армия, которая оказалась почти в окружении и была вынуждена спешно отходить через наплавную переправу к Одессе. Фон Шоберт вызвал авиацию, однако советским частям удалось переправиться через реку. 16 августа 1941 года немецкие войска вошли в Николаев.
Об интимной стороне жизни вермахта в первые месяцы войны известно мало. Сохранились воспоминания николаевца Вячеслава Острожко (будущий технолог мостостроительного отряда), озвученные им в интервью журналисту областного телевидения к 43-летию победы над Германией. Это 1988 год.
Вот небольшая выдержка из его рассказа: «… Вышли с сестрой на пустынную улицу (Советская). Ветер по мостовой гонял разноцветные бумажки. Это были деньги… Мы огляделись по сторонам, увидели раскрытые двери магазинов и керосиновых лавок, стало как-то необъяснимо страшно. Так страшно, что сестричка потянула меня домой. Я же схватился за дерево и прислушался…
За поворотом раздались звуки, и к гостинице возле нашего дома подъехали два автомобиля, крытых брезентами. Из кузовов выпорхнули ярко одетые женщины в шифоновых платьях. Они смеялись и о чем-то громко говорили между собой. Посреди серой улицы это было настолько необычно, что мы с сестрой застыли…».
В город прибыл немецкий походный бордель, который разместился на центральной улице. Эти воспоминания 13-летнего мальчика - единственный косвенный источник о сексуальной инфраструктуре 11-й армии вермахта.
Стационарные заведения
17 июля 1941 года Гитлер издает указ, согласно которому создается «Имперское министерство по делам оккупированных восточных территорий» под руководством Альфреда Розенберга. Именно эта организация скрупулезно регламентирует отношения немецких властей с местным населением.
Из-под пера тыловых чиновников выходят сотни документов, определяющих до мелочей жизнь 70 миллионов советских граждан, оставшихся на завоеванных землях. Весь этот тыловой архив достаточно полно сохранился и хорошо изучен современными историками.
Сексуальная жизнь населения на оккупированных территориях определялась рядом нормативных актов, которым неукоснительно следовали все немецкие администрации.
Во-первых, рассчитывалась пропускная способность и логистика борделей немецких гарнизонов. Для рядового состава по штату полагалось иметь одну проститутку на 100 солдат. Для унтер-офицеров эта цифра была снижена до 75, а для офицеров -- до 50 клиентов на человека.
Жестко определялась производительность труда. «Солдатской» проститутке нужно было обслужить за месяц не менее 600 человек, «офицерской» -- 200. Женщинам, работающим в элитных борделях люфтваффе, было немного легче, им полагалось принять только 60 клиентов из расчета 1 барышня на 20 летчиков или 50 человек наземного персонала.
Во-вторых, на работу в военную секс-индустрию устроиться было трудно. Проститутки получали жалованье 700 рейхсмарок в месяц, страховку, ежегодный оплачиваемый отпуск и налоговые льготы для открытия своего бизнеса в Германии после победы на Восточном фронте.
В 1941-м отбор кандидатур для тыловых борделей был строгим. Женщина должна быть чистокровной немкой, отменного здоровья, без телесных изъянов, ростом не ниже 170 сантиметров и обладать хорошими манерами. Позднее требования были смягчены, и на работу стали брать светловолосых украинок.
Сохранился «распорядок дня» солдатского борделя в Житомире. В этом документе всё расписано по минутам: 6.00 - медосмотр; 9.00 -- завтрак (суп, картофель, каша и 200 граммов хлеба); 9.30-11.00 -- выход в город; 11.00-13.00 -- пребывание в гостинице, подготовка к работе; 13.00-13.30 -- обед (суп или борщ, 200 граммов хлеба); 14.00-20.30 -- обслуживание клиентов; 21.00 - ужин; 22.00 - 5.45. - ночной сон. Думается, что подобное расписание имели все стационарные заведения на оккупированной территории Украины.
Весь процесс происходил согласно уставу сухопутных войск. Солдат для посещения борделя получал у командира талон, которых рядовому гренадеру полагалось 5 штук в месяц, и проходил медосмотр.
По прибытии в заведение он регистрировал талон на кассе, а корешок сдавал в канцелярию воинской части. Разовое посещение проститутки обходилось рядовому от 2 до 3 марок. Время «потребления» услуги -- 15 минут, время «притязания» (разговоры) - 3-4 минуты.
Однако мелочная инструкция от тыловых чиновников плохо работала в условиях жесткой реальности.
В условиях жесткой реальности
Немцы заняли Николаев, население которого помнило еще первую германскую оккупацию. Однако горожане успели отвыкнуть от дореволюционных публичных домов. Совнарком СССР еще в 1929 году констатировал, что в Советском Союзе устранены все социальные условия, порождающие проституцию.
Поначалу полевые бордели вермахта и местные жители существовали автономно друг от друга. Однако вскоре «военные» проститутки уехали на восток за своими частями, а в городе начала создаваться тыловая сексуальная инфраструктура.
Об этой стороне жизни оккупированного города мы знаем очень мало. Известно, что по адресу Московская, 31 (угол Потемкинской) в гостинице офицеров люфтваффе был открыт первый элитный бордель, где трудились женщины, приехавшие из Германии.
Однако уже в начале 1942 года появились два заведения для нижних чинов, фольксдойче и сотрудников местной жандармерии. Одно располагалось по адресу: 2-я Слободская, 44, во дворе продуктового склада, второе -- на Спасском спуске, 14 (угол Шоссейной -- бывшая Фрунзе).
Представление о том, как работали эти учреждения, можно получить из прямого источника. В газете «Deutsche Bug-Zeitung», которая издавалась Николаевским генеральным комиссариатом, в номере от 23 ноября 1942 года появилась любопытная статья.
Здесь ни убавить, ни прибавить. Вот прямая цитата от профессионального переводчика:
«§ 1. Проституцией могут заниматься только женщины, состоящие в списках проституток, имеющие контрольную карточку и регулярно проходящие осмотр у специального врача на венерические болезни.
Лица, предполагающие заниматься проституцией, должны регистрироваться для занесения в список проституток. Занесение в список проституток может произойти лишь после того, как военный врач, к которому проститутка должна быть направлена, дает на это разрешение. Вычеркивание из списка также может произойти только с разрешения соответствующего врача.
§ 2. Проститутка должна при выполнении своего промысла придерживаться следующих предписаний:
1.Заниматься своим промыслом только в своей квартире, которая должна быть зарегистрирована ею в жилищной конторе.
2. Прибить вывеску к своей квартире по указанию соответствующего врача на видном месте.
3. Проститутка не имеет права покидать свой район города.
4. Всякое привлечение к совместной проституции и вербовка партнеров на улицах и в общественных местах запрещены.
5. Проститутка должна неукоснительно выполнять указания врача, регулярно и точно являться в указанные сроки на обследования.
6. Половые сношения без резиновых предохранителей запрещены.
§ 3. Санкции.
1. Смертью караются женщины, заражающие немцев или лиц союзных наций венерической болезнью, несмотря на то, что они перед половым сношением не знали о своей венерической болезни.
2. Принудительными работами в лагере сроком не менее 6 месяцев караются женщины, занимающиеся проституцией, не будучи занесенными в список проституток; лица, предоставляющие помещение для занятия проституцией вне собственной квартиры проститутки».
Сколько николаевских женщин пожелали зарегистрироваться в списках городских проституток, неизвестно. Перед отступлением немцы сожгли документы. Зато известно другое: интимные отношения местных барышень с оккупантами определялись конфликтом менталитетов.
В 2011 году автор этих строк имел долгую беседу с последней живой подпольщицей лягинского «Центра» Адель-Гайден Келем-Лермонтовой (в быту Галина Адольфовна). Это гражданская жена знаменитого Александра Сидорчука.
Справка: 9 марта 1942 года Александр Петрович Сидорчук совершил самую крупную диверсию в истории николаевского подполья. Уничтожил 27 самолетов, 25 авиамоторов, бензохранилище и два ангара. Погиб целый авиационный полк.
__________________________________________________________________
Так вот, Галина Адольфовна во время оккупации работала в столовой офицеров люфтваффе не простым официантом, а целым администратором. Она «кормила» здесь самого (!) Генриха Гиммлера.
В моем архиве сохранилась диктофонная запись этой беседы. Есть смысл привести выдержку из нее.
« - Галина Адольфовна, хочу задать лобовой вопрос… Он немножко некорректный… Можно?
- Мне, Сергей, уже все можно.
- Вы проработали всю оккупацию в столовой немецких летчиков. У вас в подчинении был персонал. Помните, вы говорили о четырех молодых официантках?
- Да, работали девочки…
- Они выполняли только обязанности официанток? Или было что-то другое?
- Не понимаю.
- Их не принуждали к интимным отношениям с посетителями?
- Да, что вы, Сергей (машет руками и смеется). Немцы - это люди-функции. Если офицер пришел в столовую, он должен есть, в парикмахерскую - стричься, в прачечную - сдать белье. Бесполезно строить глазки молодому парню, он пришел к тебе по делу. Хочешь строить глазки - иди в бордель, там твои глазки оценят…
- И что, никаких романтических отношений вне борделя?! А на улице… любовь с первого взгляда?..
- Упаси Бог! (опять смеется). Они все зашоренные насквозь, им сказано идти в бордель за любовью, они туда и идут… Хотя… помню… один унтер признал, что ребенок от него. Но признал потому, что девчонку пожалел, на младенца сразу паек выписали… А так… нет… нет… За любовью -- только в бордель…
- И что вот так вот за 953 дня оккупации никаких несанкционированных контактов?
- А... вы про это, Сергей. Ну, конечно же, были контакты. Сколько угодно…. За булку хлеба или литр молока можно было получить все, что хотели. Вы не забывайте, люди были голодны. Голод был страшный. Если у матери дома трое маленьких детей плачут, то она за кусок колбасы на все согласна. Этим почти всегда пользовались… Особенно полицейские из местных… Женщинам нужно было как-то выживать…».
«Женская работа» окончилась 28 марта 1944 года. Части 61-й гвардейской и 243-й стрелковой дивизии 3-го Украинского фронта освободили Николаев от оккупантов.
Как сложилась дальнейшая судьба женщин, работавших в сексуальной инфраструктуре вермахта, неизвестно. Можно только предполагать. Одни ушли с немцами на запад, другие попали в лагеря НКВД, третьи навсегда уехали из города, чтобы не подвергаться общественной обструкции.
Это наши матери и бабушки, которые в нечеловеческих условиях сохранили жизнь своим сыновьям и внукам. Их дети родили своих детей, а дети детей -- своих. Суровое прошлое сопровождает нас и не отпустит еще долго…